Между Россией и Францией, казалось бы, очень мало общего. Между тем в обеих странах более чем актуальна тема неработающих социальных лифтов и низких карьерных потолков. Как общество в обеих странах реагирует на эту проблему? Какие задействованы компенсационные стратегии? Может ли хорошая еда примирить человека с фактом невыразительных карьерных достижений?
Франция и Россия: стоит ли вообще пытаться сравнивать несравнимое, например перст указующий с седалищем обрюзгшим, и если да, то по каким основаниям? При всей сложности подведения под эти две страны какого-либо «общего аршина» для последующей компаративистики, можно всё-таки выделить одну большую тему, где с нам с лягушатниками есть о чём поговорить и на что друг другу пожаловаться. Это тема карьерного роста и общих жизненных перспектив.
В России сейчас модно указывать на «неработающие социальные лифты», «низкие карьерные потолки» и т.д. Причём зачастую говорится об этом как неком уникальном явлении, противопоставляющем нас «цивилизованному миру».
Между тем в благословенной Франции назначения на все тёплые места происходят почти исключительно по блату (что, конечно же, публично никогда не афишируется). Среднестатистический французский специалист с высшим образованием начинает карьеру с зарплатой где-то в полторы тысячи евро и заканчивает её, имея примерно две с половиной (а подоходный налог у них совсем не наши 13%). В принципе, очень похоже на карьерный путь советского инженера от 120 до 180 рублей.
Многие получившие университетский диплом молодые французы совершенно не брезгуют пойти работать на почту, где им за всю жизнь высветит дослужиться максимум до столоначальника, довольствуясь более чем скромной зарплаткой. Зато гарантия пожизненной занятости! И какой-никакой соцпакет.
В реакции на схожую ситуацию «низкого потолка» разница между французами и нашими соотечественниками состоит в задействованных компенсационных механизмах. Наши предпочитаю «кислить» и жаловаться, а французы — есть и бастовать.
Начнём с забастовок и акций протеста. Забастовки во Франции имеют характер национального спорта и зачастую парализуют всю страну. По большей части их участники или не достигают ничего, или же получают совершенно ничтожные уступки со стороны работодателей. Зато как замечательно выпускается пар! Например, в результате недельной общенациональной забастовки авиадиспетчеров никто в стране никуда добраться не может. Итог забастовки — трёхпроцентное повышение зарплаты и возвращение всего на круги своя. Зато все довольны: диспетчеры — что славно показали себя, работодатели — что легко отделались, граждане — что увидели в действии славный французский дух (хрен с ним, что всюду опоздали и никуда не долетели).
Французы готовы выходить на акции протеста даже в тех случаях, когда они объективно неправы. Например, в прошлом году Францию сотрясали многомиллионные демонстрации (находясь на демонстрации в будние дни, французы, понятное дело, под этим предлогом на работу не торопились). Протестовали против повышения возраста выхода на пенсию с 60 до 62 лет. И это притом, что средняя продолжительность жизни французов составляет 80 лет, а в большинстве стран Европы на пенсию выходят в 65 лет.
Теперь о еде. «Хруст французской булки» — хоть он и должен был звучать в контексте темы «Как упоительны в России вечера», аппетитно хрустит всё-таки у них, а не у нас. Это безотносительно к тому, что во многих российских супермаркетах премиум-класса теперь вполне можно купить свежую а-ля французскую выпечку. Во Франции получение удовольствия от еды — это стиль жизни и достойный компромисс с миром по поводу его общего несовершенства.
Социальное умиротворение французского общества происходило именно путём расширения круга допущенных к вкусной еде. В XVIII веке высокую французскую кухню могли отведать только аристократы и нотабли. После Великой французской революции кулинарные утехи стали достоянием французской буржуазии. Именно она создала в XIX веке культуру гурманства со всей соответствующей атрибутикой, ставшей впоследствии составной частью французского мифа.
Однако в XIX веке оставалось ещё много тех, кого к столу пока не подпускали. Как результат — три революции на протяжении одного столетия: 1830, 1848 и 1871 года.
Достижением всей этой «общепитовской демократизации» стало то, что со времён, последовавших за разгромом Парижской коммуны, любой французский рабочий на ежевечерней основе смог посещать заведения типа бистро и брассери и услаждать свою социально-тревожную пролетарскую утробу не обязательно изысканной, но вполне пристойной жрачкой, к тому же не слишком обременительной для довольно скромного семейного бюджета.
После этого во французском обществе воцарился относительный социальный мир (события 1968 года можно скорее квалифицировать как студенчески-авангардисткий хеппенинг).
Незадачей на этом празднике жизни стала лишь Первая мировая война, изрядно подпортившая французам их жовиальное настроение. Зато они не подкачали во время Второй — быстренько сдались за какой-то месяц боевых действий. Да и действительно, зачем сидеть в окопах, когда обед уже остывает?
Во время немецкой оккупации сами ели от пуза, недурственно кормили оккупантов и держали фигу в кармане в виде знака «виктория» (немцы, увлечённые своими тарелками, предпочитали делать вид, что не замечают).
Во время войны из 40-миллионного населения Франции лишь около 40 тысяч как-то участвовали в движении Сопротивления. Да и те активизировались лишь к 1943—1944 году, когда стало окончательно ясно, куда склоняется чаша весов.
Абсолютное же большинство французов провели годы оккупации в сытой коллаборационистской дрёме, чтобы затем с подлинной французской непринуждённостью присоединиться к числу народов-победителей.
И сейчас, сколько бы ни жаловаться на то, что еда во французских брассери становится всё более поточной и что во Франции процветает «Макдоналдс» (хотя по идее не должен), французская булка хрустит столь же аппетитно и в небольших французских заведениях, рассчитанных на своих, а не на туристов, по-прежнему миленько, уютненько и вкусненько.
И если уж слегка не задалась карьера, то ваши вкусовые рецепторы всё равно достаточно надёжно заглушат импульсы недовольного разума. «Наш разум возмущённый» уже больше не кипит, ибо, как известно из школьного курса анатомии, кровь во время еды приливает к желудку. А долг либерте, эгалите и фратерните ты уже отдал, недавно поучаствовав в одной из завершившихся вничью профсоюзных вакханалий.
Не то в России. О том, что и у нас когда-то вкусно едали, доводилось читать у Бунина, Шмелёва, Аверченко, да и у самой Елены Молоховец. Но о том, что за столом собиралось довольно избранное общество, а большинству предпочитали накрывать в людской, свидетельствуют две революции подряд, произошедшие в России в начале ХХ века с интервалом чуть более чем в одно десятилетие. Сытые люди, не страдающие уязвлённым чувством личного достоинства, так часто под красные знамёна обычно не собираются.
Что дальше происходило в России, это было вообще не про еду. Были, конечно, сталинские и брежневские рестораны. Первые являли из себя добротные, но довольно унылые номенклатурные капища. Во вторых же еда при посещении заведения была абсолютно вторичной. Главным дивертисментом было швыряние советских десятирублёвок в оркестр, дабы при заказе музыки перебашлять очередного «гостя из солнечного Дилижана».
За двадцать лет постсоветского «капитализма» вроде бы появилось немало заведений общепита, но абсолютное большинство из них либо безликие сетевые заведения, производящие впечатление, что они работают под слоганом «Лучше так, чем никак», либо небрендированные кафешки у метро под названием «У Михалыча» (или что-то вроде того). Там вам пергидрольная тётя Маня уныло плеснёт водки в мутноватую рюмку и, скорбно кряхтя, протрёт стол тряпкой, которой недавно мыла пол. А дядя Тофик пойдёт во двор готовить шашлык из проявившего роковую неосторожность представителя породы canis vulgaris.
Не стоит преувеличивать. Есть, конечно, симпатичные ресторанчики, где разумные цены сочетаются с хорошей кухней и приятной атмосферой. Но их крайне немного, и они по определению превращаются в субкультурные места «для своих».
Что же касается заведений, доступных для широкой массы городских клерков на ежевечерней основе, то это так называемые фри-фло — сетевые кафе подносного типа, являющиеся, по сути, более-менее чистыми столовыми, где помимо еды ещё и алкоголь подают. В общем, «за заставой, в харчевне убогой…». Тут не до гастрономических компенсаций по поводу злодеяний «антинародного режима» и «кровавой гэбни».
А ведь могло быть совершенно иначе! Представьте, что вы выходите вечером с работы и, как какой-нибудь француз (да практически как и любой европеец, включая их восточноевропейский подвид), идёте в уютный кабачок, который находится почти у проходной вашего офиса. Если же вам хочется слегка размять ноги после целого дня сидения за компьютером, вы можете совершить и небольшой променад. Но не далее чем метров на триста.
Вас встречают как дорогого гостя запотевшей рюмочкой водки, которая стоит не более 50 рублей за «полтинничек». Закушать вам предлагают элегантным бутербродиком из шпротиков или же хрустящим пупырчатым огурчиком домашнего посола. За сим следуют воздушные дрожжевые блинки с солёной рыбкой и дымящиеся пельмешки ручной хозяйской лепки.
За эту не пафосную, но аппетитную трапезу и проникнутую радушием атмосферу вы оставляете не более 800—1000 рублей (её европейский, и особенно восточноевропейский, эквивалент в 20—25 евро более чем реален) и готовы снова прийти сюда и завтра, и послезавтра. А на сегодняшний вечер вы уж точно выдадите «кровавой гэбне» временную индульгенцию.
Почему же всего этого нет? Ведь затраты на подобного рода заведения были бы абсолютно минимальными. А социальный эффект такого «гастрономического умиротворения» нации стал бы попросту колоссальным.
В применении к ресторанному бизнесу просто на земле валяется идея «православной лавки» из романа Владимира Сорокина «День опричника». В «православной лавке» основная идея заключается в том, что русский народ задолбало хаотическое разнообразие прилавков супермаркетов и выбирать ему сподручнее только из двух опций — например, только два бренда водки, два вида колбасы, два вида сыра и т.д.
Представляете народный ресторанчик, построенный на такой идее? Два вида рыбных холодных закусок: элегантные, на один зубок бутербродики с сёмгой и со шпротами. Два вида мясных закусок: сопоставимо аппетитные канапе с сальцем и копчёной колбаской. Два вида первого: борщ и домашняя куриная лапша. Два вида водки: мейнстрим и субпремиум. Думаю, принцип понятен. Идеальное меню «православной лавки» каждый может продолжить сам.
Но не суждено, не суждено… Не суждено русскому народу и компенсироваться за счёт массовых коллективных действий. Идею, что «колбаса тождественна демократии» можно продать только один раз. Второй раз собрать под эту тему многотысячные толпы, подобные тем, что неистовствовали на площадях Москвы в конце 80-х, во время так называемой перестройки, уже не представляется возможным.
Новых продуктивных идей в социуме, если положить руку на сердце, в общем-то нет. Допуская неполную тождественность развитости институтов народовластия ассортименту и доступности колбасных изделий, теоретики оппозиционных экспертных сообществ тем не менее с достойным уважения упорством продолжают попытки вычислить коэффициенты зависимости между первой и второй переменными.
Кроме того, русские (в широком, а не этническом смысле этого слова) патологически не способны к солидарным действиям, предполагающим краткосрочный отказ от своего бурнокипящего эго и временное делегирование руководящих полномочий кому-то ещё во имя общего дела.
Если их больше двух, а иногда и больше одного, ну никак им уже между собой не договориться. Что срач русских князей на тему «Кто тут главный» перед битвой с монголами на Калке, оказавшийся для них роковым. Что выяснение отношений между Лимоновым и Людмилой Алексеевой, кто с какого угла будет заходить на Триумфальную площадь и почему рядом за один стол больше не сядет подписывать прокламации, обличающие преступления антинародного режима. Это всё явления одного порядка. По факту имеем жидкие ручейки «несогласных» и пару десятков мутантов с синими вёдрами на голове.
Если не через желудок и не через радость шагания в едином строю с десятками тысяч празднично, но боевито настроенных единомышленников, то как же тогда прикажете компенсироваться?
А компенсируются в России через унижение соотечественников — либо по вертикали по веками отлаженной системе «я начальник, ты дурак», либо по горизонтали. У нас любой Акакий Акакиевич, любая самая мелкая сошка, как правило, при определённых обстоятельствах может унизить себе подобных. Низкооплачиваемый врач в районной поликлинике унижает беззащитных пенсионеров. Мелкий клерк в муниципальном учреждении унижает простоявших несколько часов в очереди просителей. Да что говорить, даже самая зачуханная продавщица или официантка может поиметь «минуту славы», слив на посетителей всё раздражение по поводу своей никчёмной жизни. Самое интересное, что никто в России и не пытается разорвать этот порочный круг.
У Пелевина где-то есть замечательная метафора, иллюстрирующая суть российской жизни. Представим, что множество людей образуют огромный круг, держа наперекрёст за яйца соседа справа и слева. Стоит кому-то сжать ладонь, как за этим следует цепная реакция и импульс боли моментально распространяется по всему кругу. Причём чем дальше от первоисточника боли, тем меньшее отношение имеют люди к причинам и мотивациям того первого человека, решившего причинить боль ближнему своему. Зато всем удалось компенсироваться — мне сделали больно, и я тоже сделал. Физиологично и практично.
Кстати, физиологический аспект в компенсации всегда превалирует — будь то еда, будь то социальный механизм причинения боли. Но всё-таки если зашла речь о физиологии, то уж лучше компенсироваться и приходить в гармонию с окружающим миров через удовольствие, а не через страдание.
У всех живых существ к числу основных физиологических удовольствий помимо еды относится секс. У французов, с которых мы начали своё повествование, здесь всё-таки больше слов и образовавшегося за три столетия «культурного слоя», нежели дел.
Зато на Кубе, где уже более полувека правят братья Кастро и народ при этом особо не жужжит, с сексом всё в порядке. Действительно, в полунищей стране, где с едой хорошо только в туристическом секторе и десятилетиями правит «ужасающая коммунистическая диктатура», все в целом остаются довольны собой и окружающим миром.
И если подумать, как вообще для этого мало нужно. Всего лишь заручиться согласием представителя противоположного — или же, в свете актуальных тенденций, своего — пола.
Если провести глубинный анализ человеческих мотиваций, то неизбежно всплывёт, что карьерные достижения людям в основном нужны, чтобы повысить свой статус, а равно и свою сексуальную привлекательность. Но, увлёкшись карьерой, можно зайти так далеко, что результат будет ровно противоположной, — вспомнить хотя бы сюжет фильма «Служебный роман», что в прежней, что в нынешней его реинкарнациях.
На Кубе заходят с другого конца и получают всё и сразу без утомительного вскарабкивания по карьерной лестнице. По сути, похоже на бородатый анекдот про американского миллионера и праздно лежащего на песке негра (простите, карибоафриканца, а то даже spell-check насторожился). На вопрос американца, почему он валяется на песке и не работает, тот спрашивает: «А зачем?» — «Ну как, — отвечает американец, — работая, ты со временем сможешь выйти на такой уровень доходов, чтобы лежать на пляже и вообще ничего не делать». — «Да вроде я и так лежу», — звучит ему в ответ.
Но Куба, она далеко. Да и климат там получше, а следовательно, гормонально поблагоприятственней. А что же делать российскому клерку, если он недоволен своей карьерой и если «кровавая гэбня» допилила последний кусок трубы, в очередной раз подбросив работёнки Навальному? Как ему выразить свои протестные настроения?
Вариантов не так много, но они есть. Например, можно поссать в подъезде. Здесь вам и прямое действие, практически аксьон директ (если мы уж оперируем французскими аналогиями), и выражение протеста по поводу неэффективной работы муниципальных служб прогнившего режима, и физиология, дающая немедленное облегчение в самом что ни на есть чистом виде.
Опять-таки вы сами себе режиссёр. Не нужно пытаться скоординировать массовое солидарное действие. Не нужно искать партнёра, а потом его ещё и уговаривать. Нужно просто расстегнуть ширинку (если эта манипуляция по пьяни вам ещё удаётся) и дать волю своим чувствам. Просто? Да, просто. Вот только пахнуть будет кисловато…
В России сейчас модно указывать на «неработающие социальные лифты», «низкие карьерные потолки» и т.д. Причём зачастую говорится об этом как неком уникальном явлении, противопоставляющем нас «цивилизованному миру».
Между тем в благословенной Франции назначения на все тёплые места происходят почти исключительно по блату (что, конечно же, публично никогда не афишируется). Среднестатистический французский специалист с высшим образованием начинает карьеру с зарплатой где-то в полторы тысячи евро и заканчивает её, имея примерно две с половиной (а подоходный налог у них совсем не наши 13%). В принципе, очень похоже на карьерный путь советского инженера от 120 до 180 рублей.
Многие получившие университетский диплом молодые французы совершенно не брезгуют пойти работать на почту, где им за всю жизнь высветит дослужиться максимум до столоначальника, довольствуясь более чем скромной зарплаткой. Зато гарантия пожизненной занятости! И какой-никакой соцпакет.
В реакции на схожую ситуацию «низкого потолка» разница между французами и нашими соотечественниками состоит в задействованных компенсационных механизмах. Наши предпочитаю «кислить» и жаловаться, а французы — есть и бастовать.
Начнём с забастовок и акций протеста. Забастовки во Франции имеют характер национального спорта и зачастую парализуют всю страну. По большей части их участники или не достигают ничего, или же получают совершенно ничтожные уступки со стороны работодателей. Зато как замечательно выпускается пар! Например, в результате недельной общенациональной забастовки авиадиспетчеров никто в стране никуда добраться не может. Итог забастовки — трёхпроцентное повышение зарплаты и возвращение всего на круги своя. Зато все довольны: диспетчеры — что славно показали себя, работодатели — что легко отделались, граждане — что увидели в действии славный французский дух (хрен с ним, что всюду опоздали и никуда не долетели).
Французы готовы выходить на акции протеста даже в тех случаях, когда они объективно неправы. Например, в прошлом году Францию сотрясали многомиллионные демонстрации (находясь на демонстрации в будние дни, французы, понятное дело, под этим предлогом на работу не торопились). Протестовали против повышения возраста выхода на пенсию с 60 до 62 лет. И это притом, что средняя продолжительность жизни французов составляет 80 лет, а в большинстве стран Европы на пенсию выходят в 65 лет.
Теперь о еде. «Хруст французской булки» — хоть он и должен был звучать в контексте темы «Как упоительны в России вечера», аппетитно хрустит всё-таки у них, а не у нас. Это безотносительно к тому, что во многих российских супермаркетах премиум-класса теперь вполне можно купить свежую а-ля французскую выпечку. Во Франции получение удовольствия от еды — это стиль жизни и достойный компромисс с миром по поводу его общего несовершенства.
Социальное умиротворение французского общества происходило именно путём расширения круга допущенных к вкусной еде. В XVIII веке высокую французскую кухню могли отведать только аристократы и нотабли. После Великой французской революции кулинарные утехи стали достоянием французской буржуазии. Именно она создала в XIX веке культуру гурманства со всей соответствующей атрибутикой, ставшей впоследствии составной частью французского мифа.
Однако в XIX веке оставалось ещё много тех, кого к столу пока не подпускали. Как результат — три революции на протяжении одного столетия: 1830, 1848 и 1871 года.
Достижением всей этой «общепитовской демократизации» стало то, что со времён, последовавших за разгромом Парижской коммуны, любой французский рабочий на ежевечерней основе смог посещать заведения типа бистро и брассери и услаждать свою социально-тревожную пролетарскую утробу не обязательно изысканной, но вполне пристойной жрачкой, к тому же не слишком обременительной для довольно скромного семейного бюджета.
После этого во французском обществе воцарился относительный социальный мир (события 1968 года можно скорее квалифицировать как студенчески-авангардисткий хеппенинг).
Незадачей на этом празднике жизни стала лишь Первая мировая война, изрядно подпортившая французам их жовиальное настроение. Зато они не подкачали во время Второй — быстренько сдались за какой-то месяц боевых действий. Да и действительно, зачем сидеть в окопах, когда обед уже остывает?
Во время немецкой оккупации сами ели от пуза, недурственно кормили оккупантов и держали фигу в кармане в виде знака «виктория» (немцы, увлечённые своими тарелками, предпочитали делать вид, что не замечают).
Во время войны из 40-миллионного населения Франции лишь около 40 тысяч как-то участвовали в движении Сопротивления. Да и те активизировались лишь к 1943—1944 году, когда стало окончательно ясно, куда склоняется чаша весов.
Абсолютное же большинство французов провели годы оккупации в сытой коллаборационистской дрёме, чтобы затем с подлинной французской непринуждённостью присоединиться к числу народов-победителей.
И сейчас, сколько бы ни жаловаться на то, что еда во французских брассери становится всё более поточной и что во Франции процветает «Макдоналдс» (хотя по идее не должен), французская булка хрустит столь же аппетитно и в небольших французских заведениях, рассчитанных на своих, а не на туристов, по-прежнему миленько, уютненько и вкусненько.
И если уж слегка не задалась карьера, то ваши вкусовые рецепторы всё равно достаточно надёжно заглушат импульсы недовольного разума. «Наш разум возмущённый» уже больше не кипит, ибо, как известно из школьного курса анатомии, кровь во время еды приливает к желудку. А долг либерте, эгалите и фратерните ты уже отдал, недавно поучаствовав в одной из завершившихся вничью профсоюзных вакханалий.
Не то в России. О том, что и у нас когда-то вкусно едали, доводилось читать у Бунина, Шмелёва, Аверченко, да и у самой Елены Молоховец. Но о том, что за столом собиралось довольно избранное общество, а большинству предпочитали накрывать в людской, свидетельствуют две революции подряд, произошедшие в России в начале ХХ века с интервалом чуть более чем в одно десятилетие. Сытые люди, не страдающие уязвлённым чувством личного достоинства, так часто под красные знамёна обычно не собираются.
Что дальше происходило в России, это было вообще не про еду. Были, конечно, сталинские и брежневские рестораны. Первые являли из себя добротные, но довольно унылые номенклатурные капища. Во вторых же еда при посещении заведения была абсолютно вторичной. Главным дивертисментом было швыряние советских десятирублёвок в оркестр, дабы при заказе музыки перебашлять очередного «гостя из солнечного Дилижана».
За двадцать лет постсоветского «капитализма» вроде бы появилось немало заведений общепита, но абсолютное большинство из них либо безликие сетевые заведения, производящие впечатление, что они работают под слоганом «Лучше так, чем никак», либо небрендированные кафешки у метро под названием «У Михалыча» (или что-то вроде того). Там вам пергидрольная тётя Маня уныло плеснёт водки в мутноватую рюмку и, скорбно кряхтя, протрёт стол тряпкой, которой недавно мыла пол. А дядя Тофик пойдёт во двор готовить шашлык из проявившего роковую неосторожность представителя породы canis vulgaris.
Не стоит преувеличивать. Есть, конечно, симпатичные ресторанчики, где разумные цены сочетаются с хорошей кухней и приятной атмосферой. Но их крайне немного, и они по определению превращаются в субкультурные места «для своих».
Что же касается заведений, доступных для широкой массы городских клерков на ежевечерней основе, то это так называемые фри-фло — сетевые кафе подносного типа, являющиеся, по сути, более-менее чистыми столовыми, где помимо еды ещё и алкоголь подают. В общем, «за заставой, в харчевне убогой…». Тут не до гастрономических компенсаций по поводу злодеяний «антинародного режима» и «кровавой гэбни».
А ведь могло быть совершенно иначе! Представьте, что вы выходите вечером с работы и, как какой-нибудь француз (да практически как и любой европеец, включая их восточноевропейский подвид), идёте в уютный кабачок, который находится почти у проходной вашего офиса. Если же вам хочется слегка размять ноги после целого дня сидения за компьютером, вы можете совершить и небольшой променад. Но не далее чем метров на триста.
Вас встречают как дорогого гостя запотевшей рюмочкой водки, которая стоит не более 50 рублей за «полтинничек». Закушать вам предлагают элегантным бутербродиком из шпротиков или же хрустящим пупырчатым огурчиком домашнего посола. За сим следуют воздушные дрожжевые блинки с солёной рыбкой и дымящиеся пельмешки ручной хозяйской лепки.
За эту не пафосную, но аппетитную трапезу и проникнутую радушием атмосферу вы оставляете не более 800—1000 рублей (её европейский, и особенно восточноевропейский, эквивалент в 20—25 евро более чем реален) и готовы снова прийти сюда и завтра, и послезавтра. А на сегодняшний вечер вы уж точно выдадите «кровавой гэбне» временную индульгенцию.
Почему же всего этого нет? Ведь затраты на подобного рода заведения были бы абсолютно минимальными. А социальный эффект такого «гастрономического умиротворения» нации стал бы попросту колоссальным.
В применении к ресторанному бизнесу просто на земле валяется идея «православной лавки» из романа Владимира Сорокина «День опричника». В «православной лавке» основная идея заключается в том, что русский народ задолбало хаотическое разнообразие прилавков супермаркетов и выбирать ему сподручнее только из двух опций — например, только два бренда водки, два вида колбасы, два вида сыра и т.д.
Представляете народный ресторанчик, построенный на такой идее? Два вида рыбных холодных закусок: элегантные, на один зубок бутербродики с сёмгой и со шпротами. Два вида мясных закусок: сопоставимо аппетитные канапе с сальцем и копчёной колбаской. Два вида первого: борщ и домашняя куриная лапша. Два вида водки: мейнстрим и субпремиум. Думаю, принцип понятен. Идеальное меню «православной лавки» каждый может продолжить сам.
Но не суждено, не суждено… Не суждено русскому народу и компенсироваться за счёт массовых коллективных действий. Идею, что «колбаса тождественна демократии» можно продать только один раз. Второй раз собрать под эту тему многотысячные толпы, подобные тем, что неистовствовали на площадях Москвы в конце 80-х, во время так называемой перестройки, уже не представляется возможным.
Новых продуктивных идей в социуме, если положить руку на сердце, в общем-то нет. Допуская неполную тождественность развитости институтов народовластия ассортименту и доступности колбасных изделий, теоретики оппозиционных экспертных сообществ тем не менее с достойным уважения упорством продолжают попытки вычислить коэффициенты зависимости между первой и второй переменными.
Кроме того, русские (в широком, а не этническом смысле этого слова) патологически не способны к солидарным действиям, предполагающим краткосрочный отказ от своего бурнокипящего эго и временное делегирование руководящих полномочий кому-то ещё во имя общего дела.
Если их больше двух, а иногда и больше одного, ну никак им уже между собой не договориться. Что срач русских князей на тему «Кто тут главный» перед битвой с монголами на Калке, оказавшийся для них роковым. Что выяснение отношений между Лимоновым и Людмилой Алексеевой, кто с какого угла будет заходить на Триумфальную площадь и почему рядом за один стол больше не сядет подписывать прокламации, обличающие преступления антинародного режима. Это всё явления одного порядка. По факту имеем жидкие ручейки «несогласных» и пару десятков мутантов с синими вёдрами на голове.
Если не через желудок и не через радость шагания в едином строю с десятками тысяч празднично, но боевито настроенных единомышленников, то как же тогда прикажете компенсироваться?
А компенсируются в России через унижение соотечественников — либо по вертикали по веками отлаженной системе «я начальник, ты дурак», либо по горизонтали. У нас любой Акакий Акакиевич, любая самая мелкая сошка, как правило, при определённых обстоятельствах может унизить себе подобных. Низкооплачиваемый врач в районной поликлинике унижает беззащитных пенсионеров. Мелкий клерк в муниципальном учреждении унижает простоявших несколько часов в очереди просителей. Да что говорить, даже самая зачуханная продавщица или официантка может поиметь «минуту славы», слив на посетителей всё раздражение по поводу своей никчёмной жизни. Самое интересное, что никто в России и не пытается разорвать этот порочный круг.
У Пелевина где-то есть замечательная метафора, иллюстрирующая суть российской жизни. Представим, что множество людей образуют огромный круг, держа наперекрёст за яйца соседа справа и слева. Стоит кому-то сжать ладонь, как за этим следует цепная реакция и импульс боли моментально распространяется по всему кругу. Причём чем дальше от первоисточника боли, тем меньшее отношение имеют люди к причинам и мотивациям того первого человека, решившего причинить боль ближнему своему. Зато всем удалось компенсироваться — мне сделали больно, и я тоже сделал. Физиологично и практично.
Кстати, физиологический аспект в компенсации всегда превалирует — будь то еда, будь то социальный механизм причинения боли. Но всё-таки если зашла речь о физиологии, то уж лучше компенсироваться и приходить в гармонию с окружающим миров через удовольствие, а не через страдание.
У всех живых существ к числу основных физиологических удовольствий помимо еды относится секс. У французов, с которых мы начали своё повествование, здесь всё-таки больше слов и образовавшегося за три столетия «культурного слоя», нежели дел.
Зато на Кубе, где уже более полувека правят братья Кастро и народ при этом особо не жужжит, с сексом всё в порядке. Действительно, в полунищей стране, где с едой хорошо только в туристическом секторе и десятилетиями правит «ужасающая коммунистическая диктатура», все в целом остаются довольны собой и окружающим миром.
И если подумать, как вообще для этого мало нужно. Всего лишь заручиться согласием представителя противоположного — или же, в свете актуальных тенденций, своего — пола.
Если провести глубинный анализ человеческих мотиваций, то неизбежно всплывёт, что карьерные достижения людям в основном нужны, чтобы повысить свой статус, а равно и свою сексуальную привлекательность. Но, увлёкшись карьерой, можно зайти так далеко, что результат будет ровно противоположной, — вспомнить хотя бы сюжет фильма «Служебный роман», что в прежней, что в нынешней его реинкарнациях.
На Кубе заходят с другого конца и получают всё и сразу без утомительного вскарабкивания по карьерной лестнице. По сути, похоже на бородатый анекдот про американского миллионера и праздно лежащего на песке негра (простите, карибоафриканца, а то даже spell-check насторожился). На вопрос американца, почему он валяется на песке и не работает, тот спрашивает: «А зачем?» — «Ну как, — отвечает американец, — работая, ты со временем сможешь выйти на такой уровень доходов, чтобы лежать на пляже и вообще ничего не делать». — «Да вроде я и так лежу», — звучит ему в ответ.
Но Куба, она далеко. Да и климат там получше, а следовательно, гормонально поблагоприятственней. А что же делать российскому клерку, если он недоволен своей карьерой и если «кровавая гэбня» допилила последний кусок трубы, в очередной раз подбросив работёнки Навальному? Как ему выразить свои протестные настроения?
Вариантов не так много, но они есть. Например, можно поссать в подъезде. Здесь вам и прямое действие, практически аксьон директ (если мы уж оперируем французскими аналогиями), и выражение протеста по поводу неэффективной работы муниципальных служб прогнившего режима, и физиология, дающая немедленное облегчение в самом что ни на есть чистом виде.
Опять-таки вы сами себе режиссёр. Не нужно пытаться скоординировать массовое солидарное действие. Не нужно искать партнёра, а потом его ещё и уговаривать. Нужно просто расстегнуть ширинку (если эта манипуляция по пьяни вам ещё удаётся) и дать волю своим чувствам. Просто? Да, просто. Вот только пахнуть будет кисловато…
| Алексей Верижников |
Комментариев нет:
Отправить комментарий