А еще бывает, парень все не умирает, пока не передаст кому надо секретные документы, захваченные у генерала, или не расскажет весь фильм с самого начала. А тем временем все остальные парни, которые с ним служат, только и делают, что смотрят, как красавчик отдает концы. И все. Разве еще слышно, как другой парень с трубой теряет время, подавая сигналы. А потом вам показывают родной город убитого парня, и там у его гроба миллион людей, конечно же, с мэром во главе, еще родственники и его куколка, бывает, и президент тоже, и все говорят речи, все в орденах, и все разодеты, как будто и не в трауре вовсе. А Хуаните все так и надо. Я ей говорю, красиво он умер, а она взвивается и заявляет, что больше никогда не пойдет со мной в кино, а на следующей неделе все повторяется опять, только теперь в голландском порту, а не на Гуацалканале. Вчера Хуанита поехала к себе домой показать матери, какая крапивница у малыша… и это куда лучше, чем она сама бы явилась со своими восемьюдесятью пятью чемоданами. Но о Берке я ей все-таки сказал перед отъездом. Лучше бы я не говорил. Хуанита у меня не совсем такая, как все. Стоит ей увидеть на дороге дохлую крысу, и она бросается с кулаками на того, кто ей подвернется, словно это он ее укокошил. Ну, я немного расстроился, что рассказал ей о Берке. Я-то думал, она перестанет таскать меня на военные фильмы. Жалко, что я ей сказал. Хуанита ведь не такая, как все. Ни за что на свете не надо жениться на таких, которые как все. Им купите пива, немножко сбейте с толку, но жениться на них не надо. Подождите такую, которая бросится на вас с кулаками при виде дохлой крысы на дороге. Если уж рассказывать о Берке, то начинать надо сначала, да и кое-что объяснить не мешало бы, ведь это не вы прожили со мной бок о бок двенадцать лет и наслушались всякого. Вот, я служу в армии. Нет, неправильно. Я начну по-другому. Бывает, слышишь, как парни ругают армию и плетут невесть что, будто им хочется домой, сладко есть и мягко спать… Ну, все такое. Ничего плохого на уме у них нет, но все равно негоже так. Сладко есть, согласен, неплохо, и мягко спать — тоже ничего, но когда я только стал солдатом, я три дня не ел, а на чем спал… Ладно, не имеет значения. В армии я встретил гораздо больше хороших парней, чем за всю гражданку. И много чего повидал. Уже двенадцать лет, как я женат, и ничего не имел бы против получать по доллару каждый раз, когда что-нибудь рассказываю Хуаните, моей жене, а она говорит: «У меня аж мурашки по спине, Филли». У Хуаниты всегда мурашки, когда ей рассказываешь что-нибудь такое. Нет, не стоит жениться на девчонках, у которых мурашки не бегают, когда вы им рассказываете о чем-то таком, чего нигде нет, а есть только в армии. В армию я пошел через четыре года после последней войны. Меня там записали восемнадцатилетним, а мне всего шестнадцать исполнилось. И в первый же день я встретил Берка. Он был молодой тогда, лет двадцати пяти —двадцати шести, только он вроде никогда на молодого похож не был. Очень он был уродливый, а уродливые парни ни молодыми, ни старыми не бывают. Волосы у него росли клочьями и торчали, как черная проволока, плечи были покатые, и голова — большая и тяжелая — будто пригибала их вниз. А глаза точь-в-точь, как у Барни Гугла, гуглиные, гуглевые, гуглистые глаза. Но самое-самое — это его голос. Другого такого голоса ни у кого не сыщешь. Представляешь, он как будто сразу говорил двумя голосами. Словно у него глотка не такая, как у всех. Наверно, поэтому он по большей части молчал. Этот Берк умел делать дело. Такой уродливый парень с непонятным голосом, слишком большой головой и гуглиными-гуглевыми-гуглистыми глазами умел делать дело. Много мне доводилось встречать красавчиков Гарри, которые держались совсем неплохо, когда им приходилось туго, только ни один из них Берку в подметки не годился. Если у красавчика Гарри волосы растрепались, или девчонка давно не пишет, или полчаса на него никто не посмотрел, все, он человек конченый. А уродливый парень, он всегда такой, как есть, и ему все равно, смотрят на него или не смотрят, ведь только так и делают дело. За всю свою жизнь я еще только одного такого парня, как Берк, встретил, который умел делать настоящие дела, и он тоже был уродиной, тот лопоухий и туберкулезный бродяжка из товарного поезда, который остановил двух громил, избивавших тринадцатилетнего мальчишку… Остановил, понося их на чем свет стоит. Он похож на Берка, но он совсем не Берк. У него был туберкулез и он уже почти умирал, поэтому был такой храбрый. А Берк просто храбрый, хотя Бог его здоровьем не обидел. Может, вы подумаете, что Берк ничего особо для меня не сделал. Но тогда вам, верно, никогда не было шестнадцать лет, как мне, и не сидели вы на солдатской койке в белье не по росту и в совершенной растерянности, ибо не знали никого из взрослых парней, расхаживавших по казарме туда и сюда, сначала небритыми, потом бритыми, и они были настоящими взрослыми парнями, какими должны быть настоящие взрослые парни. И вид у них был что надо, уж поверьте мне на слово. Неплохо, если б мне заплатили по монете за каждый шрам, что я на них видел. Они служили под командованием капитана Дикки Пеннингтона во время войны, настоящие солдаты, и потом не разбежались, а ведь их использовали во всех грязных заварушках во Франции. Ну, сидел я на койке, шестнадцати тогда годов, в белье не по росту, и плакал, потому что ничего не понимал, а большие взрослые парни расхаживали туда и сюда, вверх и вниз, как ни в чем не бывало, переговаривались между собой и ругались почем зря. А я сидел в своем белье не по росту и плакал от пяти вечера до семи утра. И не то чтобы никому не было до меня дела. Нет, они старались. Но я уже сказал, что знал только двух парней в мире, которые все понимали. Берк тогда был сержантом, а в те времена сержанты разговаривали только с сержантами, лейтенанты — с лейтенантами, ну и так далее. Я хотел сказать, все так делали, кроме Берка. Потому что Берк подошел к койке, на которой я сидел, повесив голову, но совсем тихо… Ну и постоял возле меня минут двадцать. Он стоял и смотрел на меня и ничего не говорил. Потом он ушел и опять пришел. Пару раз я взглянул на него и подумал, что никогда мне еще не доводилось видеть такого урода. Даже форма его не красила, но в тот первый раз он был в каком-то чудном купальном халате, в каком в старой армии только Берк мог ходить. Долго Берк стоял надо мной. Потом что-то вдруг вытащил из кармана своего чудного халата и бросил мне на койку. Я услыхал звяканье и подумал, он бросил мне деньги, аккуратно завернутые в носовой платок. Размером узелок был с детский кулак. Я посмотрел на него, потом на Берка. — Развяжи узлы и посмотри, что там, — сказал Берк. Я развязал. Внутри были медали, пришпиленные к ленте. Их было много и самых лучших. Уж я-то знал, какие самые лучшие. — Надень их, — сказал Берк своим странным голосом. — Зачем? — спросил я. — Ну, надень. Просто так. Ты знаешь, что они означают? Одна медаль отцепилась, и я держал ее отдельно в руке. Как я мог ее не знать? Она была из самых лучших, это уж точно. — Конечно, знаю, — ответил я. — Эту я знаю. У одного моего знакомого парня была такая. Он — полицейский в Сиэтле. Он мне помог. Я еще раз оглядел все медали Берка. Многие из них я уже видел на разных парнях. — Они все ваши? — спросил я. — Да. А тебя как зовут? — Филли, — ответил я. — Филли Берне. — А меня Берк, — сказал он. — Надевай, Филли, медали. — Прямо на белье? — Ну, конечно. Я так и сделал. Я их все отцепил и каждую отдельно прикрепил на свою солдатскую нижнюю рубашку. Словно выполнял приказ. Парень с гуглистыми глазами и нелепым голосом приказал мне. Поэтому я их все надел… поперек груди, а которые не поместились, пониже. Я даже не знал, что их надо было надеть на левую сторону, так что я их прямо посреди груди все пришпилил. Потом я посмотрел на них, и, помню, большая детская слеза упала прямо на «Кра де Гэрри» Берка. Я испуганно посмотрел на него, как бы он не рассердился, а он ничего, просто стоял и смотрел на меня. Берк все понимал. Когда все медали Берка уже были приколоты к моей рубахе, я приподнялся и снова уселся на койке, и все медали Берка зазвенели, как… как церковные колокола. Никогда еще мне не было так хорошо. Я с благодарностью поднял глаза на Берка. — Ты видел Чарли Чаплина? — спросил Берк. — Нет. Я слышал, он играет в кино, — ответил я. — Ага, — подтвердил Берк. — Давай одевайся, а медали не снимай. — Прямо на них, да? И Берк сказал: — Ну, конечно же, надевай все свое сверху. Я встал с койки, и медали звенели, а я стал искать свои штаны. Правда, я сказал Берку: — Мне не дали бумажку, по которой можно выйти за ворота. Военный в маленьком домике сказал, что мне ее выпишут через пару дней. — Одевайся, парень, — повторил Берк. Ну, я оделся, и Берк тоже оделся. Потом он пошел в нужную комнату и через пару минут вернулся с пропуском на мое имя. Мы отправились в город, и медали Берка всю дорогу звенели у меня на груди, и я был отчаянно счастлив. Понятно? И мне хотелось, чтобы Берк тоже был счастливым. А он ничего не говорил. По нему никогда не скажешь, о чем он думает. Все время я называл его «мистер Берк». Мне даже в голову не пришло, что я должен говорить «сержант». Теперь, когда я вспоминаю, мне кажется, я вообще его никак не называл. Так бывает, если встречаешь по-настоящему сильного парня… Вообще его никак не называешь, вроде, чтобы не примазываться к нему. Берк повел меня в ресторан, и я там молотил все подряд, и Берк за все заплатил, хотя сам он мало ел. Я ему сказал: — Вы ничего не едите. — Потому что я не голодный, — ответил Берк. — Вот сижу и думаю о девчонке. — О какой девчонке? — спросил я. — Местная девчонка, — ответил Берк. — С рыжими волосами. Ходит она, почти совсем не виляя задом. Просто идет себе, и все. Я-то тогда был шестнадцатилетним мальчишкой и ничего не понял. — Она недавно вышла замуж, — сказал Берк. — Я первый с ней познакомился, — добавил он, помолчав. Меня это совсем не интересовало, и я, знай себе, уплетал за обе щеки. Когда мы поели… Когда я поел… мы пошли в кино. — Смотреть Чарли Чаплина, — сказал Берк. Когда мы вошли в зал, свет еще не погасили, и мы только стали спускаться вниз, как Берк кому-то сказал: — Привет. Девушка с рыжими волосами ответила ему: — Привет. Она сидела рядом с парнем в штатском. А потом мы с Берком тоже где-то сели, и я спросил его, не та ли это девушка, о которой он говорил мне в ресторане. Берк кивнул, и сразу же началось кино. Я так все время смеялся, что все вокруг, верно, слышали, как у меня звенят медали. Берк же не стал смотреть до конца. Где-то на середине чаплиновского фильма он мне прошептал: — Ты оставайся, парень. Я буду снаружи. Когда кино кончилось, я вышел из кинотеатра и спросил его: — Что случилось, мистер Берк? Вам совсем не нравится Чарли Чаплин? У меня даже живот болел, так я смеялся над Чарли. — Да нет, с ним все в порядке, — ответил Берк. — Просто не люблю я, когда большие парни гоняются за маленьким смешным человечком. У него и девушки нет. Никогда. Мы с Берком вернулись в казарму. Я не знал, какие печальные мысли занимают Берка, да я и не думал об этом, меня больше занимало, должен я ему сразу отдать медали или нет. Потом я ужасно мучился, что был тогда таким дураком и не нашел никаких приятных слов для Берка. Мог бы я ему сказать, что он лучше той рыжей, с которой он был знаком. Может быть, не это, но что-то же я должен был ему сказать. Смешно, правда? Такой настоящий парень, в самом деле настоящий, всю жизнь может прожить, и только человек двадцать-тридцать будут знать, какой он настоящий, и, голову даю на отсечение, никто ему не скажет об этом. И женщины у него нет. Может быть, какие-нибудь простушки, но не такие, которые не виляют задом, когда ходят, а просто идут себе. Девушки, которые нравились Берку, не замечали его из-за его уродства и смешного голоса. Разве это правильно? Когда мы вернулись в казарму, Берк мне сказал: — Если хочешь, подержи пока медали у себя, парень. — Хочу, — ответил я. — А можно? — Почему нет? Пусть они побудут у тебя, если хочешь. — А вам они не нужны? — На мне они не так смотрятся, — ответил Берк. — Спокойной ночи, парень. И он пошел спать. Каким же я был тогда мальчишкой! Три недели я не снимал медали с нижней рубахи. Я не снимал их, даже когда умывался по утрам. И никто из взрослых парней ничего мне не сказал. Ведь у меня были медали Берка. Они не знали ничего о Берке, но шестьдесят процентов парней были с ним во Франции. Если Берк сам дал мне свои медали, чтобы я носил их на нижней рубашке, значит, так и надо. Никто не смеялся надо мной и не пытался меня задеть. А потом я их снял, чтобы отдать Берку. Это было в тот день, когда его повысили в звании. Он сидел один в канцелярии… Он всегда был один… И было уже полдевятого вечера. Я подошел к нему и положил медали на стол в точности в том виде, в каком он мне их дал, когда я в первый день сидел на своей койке. — Они мне больше не нужны, — сказал я. — Спасибо. — Ладно, парень. И он снова принялся за свой рисунок. Он рисовал волосы девушки, а к медалям даже не притронулся. Я хотел было уйти, но он остановил меня. — Скажи, — попросил он. — Скажи мне, если я неправ. Когда ты сидел на своей койке и плакал… — Я не плакал, — возразил я. (Ну и мальчишка!) — Ладно. Когда ты сидел на своей койке и смеялся, запрокинув голову, ты не думал о том, что тебе хочется лежать на полке в купе поезда, который остановился в городе, и чтобы двери были полуоткрыты и солнце пригревало тебе лицо? — Похоже, — подтвердил я. — А откуда вы знаете? — Парень, я здесь не из Вест-Пойнта, — сказал Берк. Я не знал, что такое Вест-Пойнт, поэтому продолжал молча смотреть, как он рисует. — Похожа, — потом сказал я. — Правда? — переспросил он. — Спокойной ночи, парень. Я направился к двери. Но Берк окликнул меня. — Завтра, парень, ты отсюда уезжаешь. Я направлю тебя в авиацию. Там хорошие ребята. — Спасибо, — сказал я. Берк дал мне последний совет, когда я уже переступил порог: — Расти большой и не режь никому горло. Корабль отплыл в десять часов на другое утро, и больше я никогда не видел Берка. Ни разу с ним не встретился за все годы. Я даже не знал, как ему написать. Понимаете, не очень-то я много писал в то время. Да даже если бы я знал как, Берк был не из тех парней, которым пишут письма. Он был слишком сильный. По крайней мере, для меня он был такой. Я не знал, что Берк тоже перешел в авиацию, и не узнал бы, если бы не получил письмо от Фрэнки Миклоса. Фрэнки знает Перл-Харбор не понаслышке. Он написал мне это письмо. Он хотел рассказать мне о парне со смешным голосом… об учителе с девятью смертельными ранами. По фамилии Берк. Берк был убит. Его черед пришел в Перл-Харбор. Только он погиб не так, как все остальные парни. Берк сам выбрал свою смерть. Фрэнки все видел, поэтому он мне написал. Тяжелые японские самолеты летали совсем низко, над крышами, и бросали бомбы, а легкие шныряли повсюду в небе, и в казармах было небезопасно, поэтому парни, которые потеряли своих начальников, метались в поисках хоть какого-нибудь убежища. Фрэнки написал, что невозможно было спастись от прицельного огня с самолетов, как будто стрелков специально натренировали поражать беспорядочно движущиеся мишени. Вокруг рвались бомбы, написал Фрэнки, и казалось, что сходишь с ума. Фрэнки, Берк и еще один парень успели хорошо укрыться. Фрэнки написал, что они пробыли в своем укрытии минут десять, как ввалились еще трое парней. Один из них сразу стал рассказывать, что он видел. А видел он, как три солдата-индейца, которые прибежали в столовую за своим энзэ, закрылись в огромном холодильнике, считая, что там их пули не достанут. Фрэнки написал, когда парень это сказал, Берк вдруг вскочил и принялся хлестать его по лицу, и отхлестал раз тридцать, не меньше, спрашивая, не сошел ли он с ума, оставив парней в холодильнике. Берк сказал, что там совсем небезопасно, даже если не будет прямого попадания бомбы, потому что из-за вибрации они погибнут там, а из-за бомбежки вибрация будет дай бог. Потом Берк решил бежать к холодильнику, чтобы вытащить ребят. Фрэнки пытался его остановить, но Берк его тоже стал крепко бить по лицу. Ребят он вытащил из холодильника, но сам был ранен, так что когда он открыл дверь и приказал тем, кто там сидел, убираться, он уже был не жилец. Фрэнки написал, что у Берка были четыре дыры в спине и подбородка как не бывало. Он умер в одиночестве, и даже написать о его смерти оказалось некому, совсем некому. Никто в Америке не оплакал его по высшему разряду, ну и музыки тоже, конечно, не было. Все, что получил Берк, это, слезы Хуаниты, когда я читал ей письмо Фрэнки и рассказывал, что сам знал. Хуанита у меня не такая, как все. Нет, парень, не стоит жениться на такой, как все. Постарайся заполучить такую, которая заплачет по Берку.  |
Комментариев нет:
Отправить комментарий